Человек года. Как судогодский врач возглавил ковидный госпиталь Коврова
Ровно год прошёл с того момента, как Ковров погрузился в пандемию коронавируса. За это время мы прошли все стадии принятия неизбежного: и отрицали, и гневались, и уступали, и наконец смирились с тем, что с инфекцией нам теперь жить если не всегда, то очень долго. Подходящий повод вспомнить о тех, кому успокаиваться ещё рано – медицинских работниках, до сих пор находящихся на передовой борьбы с ковидом. Одним из первых на неё попал пульмонолог Кирилл Соловьёв. Заведующего ковидарием в Центральной городской больнице заслуженно было бы назвать “Человеком года-2020”, однако местные власти и чиновники от медицины почему-то обошли его своим вниманием. Может быть, потому что Соловьёв – уроженец Судогды. Однако БОРЩ уверен, что в ушедшем году он сделал (и продолжает делать) для Коврова так много, что имеет все основания считаться его достойнейшим жителем. Публикуем интервью с доктором, которое он дал для декабрьского номера журнала.
Пульмонолог Кирилл Соловьев ковровчанином стал три года назад. Он родился в Судогде и врачом вообще-то быть не мечтал. Носил серьгу в ухе и наверняка пробовал курить, а когда стукнуло 18 лет, засобирался в армию, но… неудачно упал и сломал четыре пальца на левой руке. Полтора года пришлось пролежать в больницах, и пока врачи боролись за то, чтобы вернуть хотя бы частичную подвижность руке пациента, тот решил, что, пожалуй, пойдёт в мединститут.
«Да-а-а, взяли с вас должок и армия, и медицина», – шучу я. Он смеётся в ответ. Он вообще много смеётся. И очень забавно оформляет мысли в слова – если бы они могли выглядеть, то это были бы витамины. Такие жёлтые и круглые, которые в моём советском детстве считались лакомством…
Этому смешливому доктору выпала честь (это точно честь?) возглавить отделение по борьбе с COVID-19 в центральной городской больнице. Возглавить и стать в нём единственным доктором при 15 медсёстрах. Этот год он провёл на военном положении: его поле боя – это 61 ковид-койка, на которой успела побывать больше тысячи (ТЫСЯЧИ!) пациентов. Он шутит, сыплет словами-витаминами, а я думаю, что передо мной какой-то самурай в белом халате. А по 8-10 часов день – ещё и в противочумном комбинезоне.
Он назначил встречу в приёмном отделении ЦГБ, где дежурит между сменами в госпитале. Атмосфера – колоритная: у входа реанимобиль, на полу в коридоре – одинокий кроссовок, который хозяину, видимо, не скоро послужит, а в закутке на каталке отсыпается бомж. И какой-то одуряющий запах – синтетический и противный. А ещё – окна, в которые не видно улицу, такие бывают после ремонта, когда белят потолки.
«Так это дезсредство! Его же постоянно разливают. Оно нам тут уже расплавило всё», – объясняет Соловьёв. Он ждёт пациента из Вязников – «тяжёлого» молодого человека. На единственное на сегодня свободное место в отделении.
В ковровский ковид-госпиталь мчат скорые не только местные, но и из Вязников, Гороховца, Суздаля. Из города-музея, кстати, привезли коллегу Соловьёва. «Он всю первую волну пережил – многие там свалились, а он держался, работал по пять суток подряд. Я его знаю, потому что иногда приезжал подменить его хоть на денёк. А сейчас у меня лежит в тяжёлом состоянии.», – а вот эти слова на витаминки уже не похожи, они рождаются кусками стекла и беспощадно режут доктору связки. Это слышно по голосу и видно по глазам.
– Сколько пациентов и с какими диагнозами лечились в вашем отделении до пандемии?
– У нас было 39 мест для пациентов с хроническими легочными болячками – ХОБЛ, астма – и, конечно, сезонными пневмониями. Сейчас 61 место плюс пять в реанимации, все заняты вирусной болячкой.
– Когда был самый напряжённый период?
– В мае-июне. Потом потише, я даже на 10 дней в отпуск успел. Ну а когда начался сентябрь, октябрь, ноябрь… то класть стало некуда. Вот сегодня, например, десятерых уже принял.
– Как выглядит ваш рабочий график?
– О, он очень простой: с восьми утра до восьми вечера и с восьми вечера до восьми утра. Начинаю с обхода в своём отделении, потом бегу сюда дежурить. Если привезли пневмонию – бегу обратно к себе, переодеваться и смотреть больного, а потом опять сюда до утра. А утром – опять обход.
– А домой-то вы когда ходите?
– Бывает, что и по трое суток не хожу. Пока так…
Эти слова похожи на воздушные шары, из которых всё их содержимое вышло вон… Интересное у меня пандемическое приобретение – когда лица собеседников скрыты масками, слышать их начинаешь очень образно.
А вот когда доктор Соловьёв говорит по телефону (а он звонит у него постоянно), то слова, которыми он отвечает в паникующую, молящую, надеющуюся на него как господа бога трубку, похожи на морзянку: «Да. Алё, что случилось? Кто умер? Никто не умер? Дальше! Через две недели. Дальше! 119? Ага… Ну, там воспаление активное идет. Знаю, дальше. Дальше. Дальше! Стоп. У меня есть одно место, четыре часа не везут из Вязников. Если не приедут, положу вас. Сейчас перезвоню. Отбой… Так, алё, это я. Я созвонился, они не приедут, привозите».
– А почему не приедут из Вязников?
– Что? Пациент умер.
И так жутко-буднично это звучит, что понимаешь: холодок в области затылка сейчас ощущается не из-за того, что волосы шевелит коридорный сквозняк…
– Вы можете обрисовать портрет пациента, который труднее всего переносит болезнь?
– Нынешняя пневмония имеет нехороший патогенез. Раньше умирали пожилые, а сейчас приезжали 80-летние с 75-процентным поражением лёгких и через 2 недели выкарабкивались, зато здоровые мужики таяли за считанные дни. Спортсмены умирали, а декретированный элемент – наркоманы, пьющие – лежали, пролечивались и уходили на своих двоих до магазина напротив, чтобы тут же отпраздновать. Их не берёт. Сложно сказать, почему – не один год нужно, чтобы понять. Ощущение, что вирус цепляется за что-то на генном уровне… Если будет когда-то время после всего это, займусь написанием диссертации.
За следующий вопрос я буду потом себя корить, но быть всегда любопытным и оттого не всегда тактичным – суть журналисткой работы. Отвечать на шаблонное: «А есть пациент, который вам почему-то особенно запомнился?» доктору Соловьёву очень трудно – у него, наверное, там внутри раны останутся от стеклянных, крошащихся и застревающих в горле слов, которые нужно высказать.
– До сих пор помню… В июне это было. Сорокалетний мужик. Ему детки… ох, Господи…
Смотреть в глаза напротив становится невозможно, и я предпочитаю изучать, как визави щёлкает авторучкой.
– У него двое детей… Они ему картинки передавали, писали: «Папа, выздоравливай, мы тебя ждём дома»…Через пять дней он умер. Мы собрали отделением деньги, ездил к его жене, помочь с похоронами. Я сам отец, мне это близко…
Дома Кирилла Соловьёва сутками ждут жена и трое детей. Супруга – фельдшер, когда закончится декретный отпуск, выйдет на работу в скорую. Родителей он не видел месяцев восемь – боится заразить. Тут наступает подходящее время признаться, что я и сама его вообще-то побаиваюсь, и спросить, а много ли тех, кто, узнав, в каком пекле он работает, стали его сторониться.
– Ну вроде нет. Во-первых, мы живём довольно замкнуто, а во-вторых, наверное, люди, понимают, что всё это может тебе же вернуться. Хотя, признаюсь, я не буду против, если дети на вопрос о моей профессии скажут, что я грузчик. Ну так как-то спокойнее всем будет.
– А вы болели?
– Трижды тестировался – да, есть антитела. А жена сдавала – у неё нет. Повторюсь, непонятно, у кого и за что вирус цепляется. Вообще-то я ей предлагал – давай буду жить на даче, но она не согласилась. Сказала, а кто тебя там тормошить будет, когда над тарелкой супа по полчаса зависаешь?
– Постойте, то есть вы даже не почувствовали, что болели?!
– Слушайте, у меня 60 человек, да ещё и приёмное, да иногда скорых стояло по семь штук. Да мне уже непонятно было, то ли мне плохо оттого, что у меня ковид, то ли мне просто плохо.
Он снова смеётся и сыплет словами-драже. Понимаю, у начальника ковидария красивые глаза – про такие говорят «лучистые». Только их и видят пациенты доктора Соловьёва, когда тот, облачённый в противочумник, «обходит владенья свои». Цепляются за них в борьбе за жизнь. Или запоминают как последнее впечатление о ней. В этих глазах надежда напополам с обречённостью, а усталость вперемешку с непреклонностью биться до последнего. Самурай.
– А в каком разрезе вы бы хотели изучить новый коронавирус, если будете писать диссертацию?
– В разрезе энцефалопатических нарушений – больше, чем у половины пациентов наблюдал временный «вынос мозга» на фоне коронавируса. Например, один ведущий инженер вдруг стал искать свою собаку. Вылез в окно на первом этаже и отнял животину у девушки на остановке – возвращали с полицией. Другой солидный человек по отделению ходил… с нижним бельем на голове. А то два 80-летних деда подрались ночью. Лежали еле живые, никто и подумать не мог, а они клюшками друг друга… Но это что-то неконтролируемое – люди жалуются на то, что крыша просто съезжает.
– А на что ещё? Что люди чувствуют, когда переносят болезнь в тяжёлой форме?
– В средние века, когда казнили через повешение, милосердием считалось, если родственникам повешенного разрешали тянуть его вниз за ноги, чтобы ускорить мучительную смерть… Нескончаемое удушье – вот что они чувствуют. Лежал у нас полтора месяца танкист из Питера. В Ковров то ли в командировку ехал, то ли к друзьям, а прибыл вот к нам… Здоровый мужик, больше меня вдвое, воевал во все чеченские кампании, обожжённый, в шрамах. И всё время твердил: «Спасите меня, мне страшно». Слава богу, выбрался. Когда уезжал, сказал: «Когда я горел в танке, мне не было так страшно, как здесь». Я бы его слова всем передал.
– То есть вы не считаете, что ситуация с коронавирусом раздута?
– Сидя дома у телевизора, может, и я тоже бы говорил, что всё раздуто… Хреновая, уж извините за слово, болячка, людей пачками забирает.
– Она с нами теперь навсегда?
– Я не инфекционист, не могу делать прогнозы, но придерживаюсь мнения, что пока не будет иммунной прослойки за счёт переболевших и вакцинации, обольщаться не стоит. Появится прослойка – может быть, и коронавирус уйдет, как когда-то птичий грипп. Будет выскакивать периодически, но уже не так, как сейчас.
– Что вопреки всему вы можете назвать в ушедшем году своим самым хорошим событием?
– Когда приносят больного на носилках, а уходит он на своих двоих.
– Что бы вы пожелали себе в наступающем году как врачу?
– Сотрудников, у нас дикая нехватка кадров.
– А как человеку?
– Не знаю. Банально: отдохнуть. Лечь и выключить телефон.
– А что бы вы сказали тем, кто прочтёт наше интервью?
– Ой, да даже не знаю, что сказать… Маски? Нужны. Но так, как их нужно носить – два часа и скинул. Вакцинироваться? Нужно. Мы так когда-то оспу победили. Я сам всегда вакцинируюсь, хотя жена говорит, что я с этой работой уже такой ядовитый, что на меня даже комары не садятся. Не относиться к ситуации наплевательски – вот, что хочу сказать. Экскурсии бы к нам отделение водить…
И это опять сказано «сдутыми воздушными шарами», на которых так не хочется завершать беседу…
– Слушайте, а почему у вас на аватарке в мессенджере мультяшный персонаж?
– А я люблю мультфильмы. Прихожу домой и смотрю. Отвлекаюсь. Мой любимый персонаж – Губка Боб. Наверное, за то, что легко ко всему относится. В нашей профессии по-другому нельзя. Если всё через себя пропускать – помрёшь. Вот и учусь у него… Да, алё! Что случилось? Я понял. Перезвоню. Пускай заведут и положат на второй этаж. Я сейчас буду.
Ну, морзянка – это всё-таки уже лучше… Ковровчанин родом из Судогды пульмонолог Кирилл Соловьёв убегает облачаться в противоэпидемический комбинезон, чтобы встретиться своими лучистыми глазами с глазами того, кто в ужасе цепляется за жизнь. Выхожу на улицу и не могу надышаться – какой свежий и сдобный воздух за стенами больницы. Дышу и посылаю отчаянную просьбу куда-то наверх о том, чтобы трудных смен у начальника ковидария было не больше, чем серий в мультике про Губку Боба. Их 512.
(фото: Александр Соколов)
